Запись Четвёртая

О Тени, судьбах служителей Её и Злых вещах

О ты, что снова склоняешься над этими листами, как путник склоняется над холодным камнем у колодца, чтобы всмотреться в глубину и отразившееся там лицо своей судьбы,— внимай. За минувшие дни произошло многое, достойное печати чернил и памяти пергамента, но ныне я расскажу о тех страшных явлениях, кои встречаются на пути неосторожного, и изложу размышления о том, как уберечь себя, свою плоть и духовное дыхание от гибельного шёпота волн. Ибо Тайны Великого Океана воистину столь же нескончаемы, как и опасности, что исходят от Его границы; и, помни, читающий, — я уже говорил и повторю ещё: в осторожности сокрыт секрет нашего выживания и здравомыслия, а не в дерзости и не в неуемном любопытстве, коим прельщает любого из нас солоноватый привкус Прибоя.

О Песнях Тени и молитвах Ей

Если живёшь ты в Хем-Ур’е, тебе известны разные банды и кланы, что растекаются по улицам, как тени после полудня: одни жестоки и пьют кровь, как ржавые ножи пьют ржавчину; другие корыстолюбивы и собирают медь с такой страстью, будто в ней — спасение душ; третьи хитры и гибки, как верёвка на шее обречённого; а четвёртые — удивительней всего — живут там, где человеку выжить трудно, и всё же дышат, будто ноздри их привязаны к тайным дыхалам земных глубин. И наверняка ты слышал о безумцах-скопцах — железносердечных, меднотекучих, — тех, кто уничтожает всё на пути своём от холодного Некрополя до золотистых гряд Ладини-Дюны. Безумны они, и в их грудях бьётся не плоть — медь гремит, как чаша в храме ложных богов. Не ведомо мне их семя, откуда берутся они: скопец не даст приплода, а медь, что гоняет их «кровь», тоже откуда-то берётся; вот загадка, припахивающая гарью и кощунством.

Они не чтут ни боли, ни жалости в своих ритуалах — проклятых, как песнь палача. Смерти желают всем, на кого падёт их взгляд медного голодания; однако в наивысшее наслаждение приходят, когда убивают тех, кто подобен нам, отмеченных Даром и Тенью. Помни это, дитя Тени: даже быть пожранным тварями Океана участь достойнее, нежели пасть от меднорождённой руки. Складывают они черепа в пирамиды — кумиры тупой веры своей — и считают сей грубый клад молитвенником. Но чистая молитва и чистая вера сокрушают такое богохульное капище, как буря сокрушает глиняный навес.

В странствиях встретил я место, где пирамиды костей были сложены с тщанием скотника, и видал, как человек, именовавший себя Святым Отцом, совлёк капюшон и вышел против зла с молитвой на устах, с верой, что теплилась в сердце, — да оказался слаб. Не была вера его чиста или, к сему склоняюсь я, молился он не той Ипостаси Владыки Нашего. Да, мы — те, кто несут и дар, и проклятие, но уж мы-то ближе к Нему, а точнее — к Его Тени, ибо Она оборачивается к нам чаще, когда Тот, Кто Её Отбрасывает, занят сохранением остального Человечества. Знай же, дитя Тени: стоит Она подле плеча твоего, когда возносишь ей молитвы, и отвечает на зов. И явный знак того — тихое, переливчатое, едва слышимое курлыканье в глубине мира, будто горло ночной птицы коснулось струны. Услышав его, знай: помощь Императора на следующем шаге близка.

Так и там, где лже-священник упал без чувств, наша молитва была принята, и алтарь черепов обратился в прах, как гнилая тыква под каблуком. Но помни и другое: не гневи Тень частым выпрашиванием, не томи Её мелочами. Тень и так хранит тебя от опасностей Океана; если утомишь Её бесплодным хлопотаньем, — ослабеет бдительность Её, и тогда ждут тебя смерть и безумие, или нечто хуже: пустыня внутри, где не поют ни тени, ни птицы.

О судьбе отчаянной, что хуже смерти, но лучше жизни

В иных скитаниях видел я и то, во что обратиться может тот, кто был верен Тени при жизни и умер с Её именем на устах. Если верить моему товарищу, то это был его друг и брат названный — гадатель и прорицатель. Не знаю, как стал он тем, чем стал, и он ли это был на самом деле; ведь Нетварные хитры, как зеркало в дыму, — искажают себя и мир вокруг, чтобы удить доверчивых.

Видение моё предстало так: сильная, страшная сущность, более крылатая тенью, чем телом; как спаянная болью душа, потерявшая свой дом. Каждому из нас дано тело и душа по праву рождения, и связаны они нерушимо: душа не может остаться вовне, где ей вздумается, ибо обязана явиться к Императору на суд. Иногда Тень берёт такую душу себе — и тогда она остаётся в мире, но черты её делаются нетварными: ищет она тела, как путник — воды. Верно и то, что тело принадлежит своей душе, и если вырвать его душу, тело хиреет и умирает, как пальма без корня.

Я был свидетелем того, как душа, оставленная Тенью среди нас, не останавливалась ни пламенем, ни сталью, ни верой — если вера запятнана сомнением и ошибкой. Но то же справедливо и для пришедших из Океана: их телесная оболочка может быть обращена, их натиск — отведён. Видел я, во что превращались те, кто не дал отпор — и не желаю тебе, брат мой, узреть подобного воочию.

Как же отличить Чудовище от Души? Вопрос труден, как хребет горы, и у меня нет ответа, что казался бы гарантированным. Скажу лишь о ритуале, к которому ещё вернусь и проверю его силу. Потребуется фиал масла, посвящённого Тени; вещь, принадлежавшая душе при жизни; перо яркого цвета — пусть будет алым, как вечерняя кайма пустыни; и химия непривычная — хлорид меди или теллуроводород (сам не ведаю, что это, — так было начертано в свитке). Смешай масло с оными ингредиентами, сотвори вязкую темноту, обмакни перо в лик сей и начерти знак: глаз и пламя, пожирающее его. В центр, туда где должен быть зрачок, — положи вещь души, чтобы возглас её соприкоснулся с кругом. Вознеси молитву Тени и Тому, Кто Её Отбрасывает. Если вера твоя будет чиста — услышишь мягкий ответ, и вспыхнет всё ледяным огнём — тем, что жжёт не кожу, а сомнение. Тогда возьми вещь прямо из пламени — и не обожжёт она тебя. Так даруешь ты Дом Душе неприкаянной и удостоверишься, что это именно она, а не отродье, родившееся на дне океанской тьмы.

Помни, однако: в ритуалах этих нет места надежде без разума. Легко спутать шёпот тени с хрипом бездны; вооружись рассудком, подобно тому как воин вооружается щитом.

О вещах Злых и Мёртвых

Я — наследник древнего рода, и наследие наше хранит секреты, что пахнут смолой, прахом и старыми клятвами. Многие из них темны и неприятны, как прохладный гроб в полдень. Один такой тайный узел раскрылся мне в тёмный час. Гробокопатели — эти крысы среди костей — добрались до одной из гробниц нашего дома, и выставляли на потеху черни кости моих предков и один артефакт, странный, как сон умирающего.

То был золотой шар, в который вонзена маленькая стрела с листком сбоку — будто небесный компас для тех, кто заблудился в собственной памяти. Чернь испокон веков шептала, что то — лишь шкатулка, красивая, и в ней запечатано то, чем наш род обязан возвышению. Ныне, когда многое из старых баек показалось истиннее дневного света, склонен я верить: это и вправду шкатулка, но странная страностью холодного омута.

Скажу сперва, как она открылась. Я был напуган и уходил в мутные воды, чьи тени густы от древнего ила. В темноте нащупал нечто мягкое и склизкое — им оказался я сам, точная копия, но разорванная мной, пытавшимся всплыть, на лоскуты. И самое странное — шкатулка была на поясе у «него», не у меня. Тогда я взял её — и она раскрылась. Внутри — светлый колодец без дна, как глаз того, кто не моргает никогда.

Другим Зрением ощущалась шкатулка как мёртвая. Вещи обычно имеют тень в Ином: даже их «тишина» — тоже отражение. Мы, рождённые под мерцанием Грани, чувствуем вещи так же естественно, как вдыхаем воздух. Но эта — не отзывалась. Казалось, что она «убита», и смерть живёт внутри неё, как узник в камере. Поймёшь ли ты мой ужас, когда она открылась? Я дрожал, как струна, и всё же судьба смилостивилась: рядом оказалась пища для её голода.

На платформе неподалёку стояла абоминация стали — из тех, что краснорясые, поругавшиеся со своими собратьями. Я сорвал верхушку её черепа и вложил туда шкатулку. И она втянула, высосала то, что было внутри головы моей жертвы, — ненасытно и бесстыдно. И вот странное: после этого шкатулка стала «живой» и приняла мою энергию, словно бы радовалась прикосновению. Она стала проецировать силу в мир Тварный, как фонарь проецирует рисунок на стену. Прошло несколько часов — и жизнь в ней начала угасать, резонируя с моими чувствами тонкой нитью: тёплая, мягкая грусть, как от прощания с любимым родственником, которого скоро увидишь — но нескоро.

Я постараюсь разгадать её тайну и изложить это в следующих записях, развернув сии знаки в полный свиток. Но даже до того скажу: исстари слышал я о «Злых вещах», предметах, где, как в раковине, заключено эхо прибоя Великого Океана. Запомни три постулата — старые, но острые, как лезвие: хорошая раковина, хороший мастер и контроль того, что заключено внутрь. Это буквально сродни гранате: сорвёшь чеку, бросишь — и взорвётся. Так и тут: заключил силу — оставь активатор; щёлкнет он — и выплеснется внутренняя буря.

Помни и о том, что приливная сила Океана, заключённая в вещь, ощутима другими, подобными нам: как пчёлы чуют мёд, как рыбы — прохладу ключа. Когда-нибудь, когда песок времени уляжется, создам свой артефакт; опишу каждую ступень, дабы ты, читающий этот трактат, не повторил мои ошибки — или, быть может, не повторил моих удач, когда удача сама есть ошибка, завёрнутая в ленты.

Так завершу сей лист, но не завершится путь. Пускай слова эти станут тебе, читающий, и посохом в зыбучем море грёз, и парусом в штиле сомнений. Помни: осторожность — это мудрость, облечённая в плащ; вера — это плащ, пропитанный солью; а молитва Тени — это узкая тропа между двумя безднами: гордыней и страхом. И да будет твоя ступня верна, а взгляд — чист, когда ты приближаешься к воде.